Рано утром женщина разбудила Ивана.
— Вань, тебе ж на работу, ты чего?
Никитин сонно заворочался и пробормотал:
— Забыл тебе сказать: нам разрешили прийти на пару часов позднее. Мы вчера упахались, разгрузили весь эшелон. Правда, и народу нагнали, но всё равно упирались изо всех сил. Так что время ещё есть поспать…
— Ну, я тогда тоже попозже сегодня пойду, мне-то вообще никто не указ, — прошептала Наталья и прильнула к Никитину. — Горячий, как печка…
Поспать долго им не пришлось.
Неожиданный грохот вырвал обоих из сладкой дрёмы. Оба подскочили на кровати, как ошпаренные.
— Ваня!!! Что это??? — завизжала женщина.
— Не знаю! Обстрел какой-то!
— Это война??? Война, да???
— Не знаю, Наташа! Не знаю! Одевайся быстрее! Не дай бог прямое попадание!
Грохот сместился куда-то в сторону. На их улицу, к счастью, не упало ни одного снаряда, все стёкла уцелели. Но взрывы грохотали так близко, что дом сотрясался до основания.
— Господи! Да за что же нам это?! — женщина в отчаянии прижала ладони к лицу. — Я должна знать, что с Ксенькой! Но где её искать? Не сказала ведь ничего, гордячка!
— Даст Бог, сами придут, ведь не бесчувственные же они, — ответил Иван. — Ты не ходи сегодня на работу, жди наших.
— Да, конечно, конечно! А ты?
— Мне надо идти. Иначе посчитают дезертиром, чего доброго. Или кем там я стану в моём нынешнем положении? В общем, идти надо обязательно.
— Ваня, это же война… Господи!!!
— Всё, успокойся, успокойся… Всё будет хорошо, вот увидишь. С нашими тоже ничего не случится. Мне надо идти.
Иван быстро обулся, накинул верхнюю одежду. Поцеловал трясущуюся в нервном ознобе Наталью и вышел из квартиры.
На улице было полно военных и гражданских. Все бегали, что-то кричали, требовали, пытались выяснить.
Здесь ничего не пострадало, но из-за целых домов валил чёрный дым пожарищ, дон осились шум, крики.
Когда Никитин вышел на соседнюю, параллельную улицу, то оторопел.
— Охренеть… — прошептал он смятённо.
Почти ни одного целого дома не осталось. Горела военная техника, застилая чёрным дымом округу, из какой-то лопнувшей трубы бил кипяток и валил пар, выли сигнализации нескольких странным образом уцелевших припаркованных машин. Зияли глубокие воронки, всё засыпано кусками бетона, асфальта, камнями вперемешку с землёй и глиной, мусором…
Тут тоже суетились военные, но уже как-то осмысленно, не так как на соседней уцелевшей улице. Они что-то делали, выполняли поступающие команды.
Мимо Ивана проковыляли несколько окровавленных людей. Выглядели они потерянно и пугающе.
Какая-то полная, неопрятного вида растрёпанная женщина в возрасте сидела перед убитым мужчиной, неловко подвернув располневшие ноги, и отчаянно выла, протягивая руки к военным, просила о помощи. Но на неё в этой суете не обращали внимания…
— Что творится… — прошептал потрясённый Никитин.
Ему преградили путь вооружённые солдаты.
— Давай назад. Нечего тут смотреть, — хмуро сказал один.
— Кто обстреливал-то? Федералы? — растерянно спросил Иван.
— А кто ещё! — зло бросил солдат.
Вдруг над самыми домами, со странным шелестом — будто шуршали целлофаном, пронеслось что-то, а потом ещё и ещё.
И солдаты, и Никитин непроизвольно пригнулись.
Боец удовлетворённо произнёс:
— Наши «Грады» бьют!
//- * * * — //
После разговора с Воронковым, Андрей Николаевич прямо из кабинета направился к матери.
Из комнаты в щель между полом из дубового паркета и красивой дорогой дверью падала узкая полоска света. Мария Евгень евна ещё не спала, несмотря на позднее время.
Савельев тихо постучал.
Услышал знакомый и родной голос:
— Открыто, входите.
Он открыл дверь и увидел мать, сидящую за столом с горящей на нём небольшой настольной лампой.
— А-а, Андрюша, — улыбнулась женщина.
— Чего не спишь, мама? — спросил сын, закрывая за собой дверь.
Мария Евгеньевна вздохнула с улыбкой:
— Не могу уснуть.
— Таблетки принимала?
— Куда ж без них, — без улыбки на этот раз ответила женщина. — А ты что не спишь? Государственные заботы покоя не дают? — всё же пошутила она.
— Да какие там государственные, — хмыкнул Андрей Николаевич, присаживаясь на стул напротив матери. — Я временно не выполняю своих обязанностей на государевой службе. С некоторых пор другим занят. Да ты знаешь.
Мария Евгеньевна кивнула.
— Замаялся? — спросила она заботливо.
Савельев привстал, подвигая стул ближе. Теперь он сидел совсем близко к матери.
— Да, мама. Но не телом — душой. Всё куда-то несусь, некогда остановиться, задуматься о вечном, а жизнь как будто мимо прошла. Дети уже выросли, а я всё никак не могу осознать, что мне за сорок перевалило и я начинаю стареть.
— Что ж мне тогда говорить с моими шестью десятками с хвостиком? — улыбнулась женщина.
— Да, правда, — смутился Савельев. — Вот видишь, я даже сейчас говорю о себе.
— А ты говори, Андрюша, говори, — мать погладила сына по голове. — Мне можно обо всём рассказать.
Андрей Николаевич взял руки матери и прижал её ладони к своим щекам.
— Я виноват перед тобой, мама. Прости меня, я так мало времени уделяю тебе.
— Ну что т ы, Андрюша. Я же всё понимаю. У тебя работа, семья.
— Да. Но к чёрту эту работу, я за ней теряю главное — свою жизнь! Опять я о себе… А-а! Да ладно, что уж теперь. — Андрей Николаевич вздохнул, помолчал и заговорил снова: — Знаешь, мам, я недавно вдруг понял, что совсем ничего не знаю о твоей молодости. Ты для меня всегда была взрослой, и я это воспринимал как данность. Но ведь ты же когда-то была маленькой девочкой, росла, в школу ходила, закончила. Как ты с папой познакомилась, а?
Глаза Марии Евгеньевны заблестели слезами.
— Мам, ну, прости!
— Всё хорошо, Андрюша, — женщина сглотнула слёзы и промокнула глаза мятым платочком, извлечённым из кармана цветастого халата.
— С твоим папой я познакомилась на танцплощадке. Он туда с друзьями постоянно приходил. Ничем особенным не отличался, а мне глянулся. Я его сама на «белый танец» пригласила. Только не сразу, присматривалась долго.
— А он что?
— Что-что, — улыбнулась женщина. — А он танцевать не умел и все ноги мне оттоптал. Я ещё тогда подумала: вот увалень, а с виду вроде нормальный.
— Ну и?
— Ну и ничего бы не было дальше. Да только он пристал как банный лист. Так всё и началось со временем. Так и появился ты на свет. Маленький крикливый вредный! — женщина счастливо улыбнулась. — Намучалась я с тобой, зато какого вырастила! Андрюша… Ты ведь по делу пришёл? Сознавайся.
— По делу, мама, — вздохнул Савельев. — Такой вот у тебя сын. Просто так к матери зайти у него времени нет, а на всякую ерунду — есть.
— Перестань. Выкладывай свою тайну. Как раньше, помнишь?
Андрей Николаевич отнял ладони матери от своих щёк, сжал их легонько.
— Мам, тебе нужно уехать вместе с моими за границу. Уехать в ближайшее время.
— Куда я поед у, Андрюша? Я ведь по твоим заграницам никогда не была, даром ты на меня все документы выправлял.
— Вот теперь появился очень хороший повод сделать это. Но лучше бы повод был другим.
— Это из-за недавних событий?
— Да, мама. Началась гражданская война. Я только что разговаривал с нашим постояльцем Александром Васильевичем. Это он посоветовал мне отправить вас подальше из страны. Я и сам об этом думал постоянно и хотел сделать, но всё на что-то надеялся. Теперь последняя надежда ушла. Здесь скоро начнётся настоящая бойня. Ты ведь знаешь, у нас середины не бывает.
— А как же ты, Андрюша?
— Я? Я приеду, как только смогу.
— Не лги мне. Что ты задумал?
— Знаешь, мам, наверное, это выглядит глупо и за версту отдаёт пафосом, но… Сегодня Александр Васильевич мне показался не просто военным человеком. Я в нём увидел мужчину, патриота болеющего за свою страну. Так кто, если не он, не я, не все мы? Кто спасёт Родину?
— И вправду глупо. От кого спасать собираетесь? От народа?
— Да, мам, ты права. Глупо. В гражданских войнах правых и виноватых не бывает. И сейчас, как и сто лет назад, народ разделится.
— Нет, сын. Народ разделите вы — чиновники новой формации, ставшие очень далекими от простых людей. Разделите его за свои интересы, а не за народные. Страсть наживы затмила пред вами всё. Люди долго терпели. А вы воровали и были уверены, что воровать можно бесконечно, главное — умеючи. А народ… А что народ? Бог терпел и нам велел. Да? Если бы нами управляли идиоты, это было бы унизительно и постыдно, хоть в петлю лезь. Но нами управляют мерзавцы. Это обидно до смерти, однако, как ни странно, привычно.
— Зачем ты так, мама?
